Военно-медицинская академия – крупный учебный и научный центр, получивший признание в России и за рубежом. Здесь проводятся сложнейшие операции и уникальные исследования, применяются самые передовые методы лечения. За 202 года существования в стенах академии подготовлены десятки тысяч врачей, чьи имена навсегда остались в благодарных сердцах спасенных ими людей. Сегодня наш собеседник начальник Военно-медицинской академии академик РАМТН, член-корреспондент ВМедА и РАЕН, заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор медицинских наук, профессор генерал-майор медицинской службы Борис Гайдар.

– Борис Всеволодович, приняв в конце прошлого года должность, вы говорили, что не настроены на проведение каких-то радикальных изменений в академии? К ним действительно не пришлось прибегать?

– Менять что-то, делать "революцию" – ни в коем случае. Нигде я не вижу провалов, требующих экстренного вмешательства. Несмотря на то, что академия – это очень большое хозяйство, 19,5 тысяч человек, каждый из которых – личность.

Другое дело – по мере возможностей продолжать помогать коллективам кафедр и клиник развиваться. Мне в значительной степени легче, чем моему предшественнику – Юрию Леонидовичу Шевченко, возглавлявшему Военно-медицинскую академию (ВМедА) в самое сложное время. То, что было сделано им, трудно переоценить. Военно-медицинская академия не только сохранилась, но и по некоторым направлениям сделала колоссальный шаг вперед.

Но меняется время, меняются и требования к нам. Говоря, допустим, о финансировании, могу сказать, что да, сейчас оно гораздо лучше, чем было несколько лет назад. Однако сегодня появляются и другие проблемы. Это прежде всего связано с реформированием Вооруженных Сил. Предстоящее сокращение личного состава никакого облегчения для ВМедА не принесет, потому что увольняемые в запас военнослужащие вместе с членами семей все равно остаются на нашем медицинском обеспечении. Лишь лет через двадцать у нас пойдет уменьшение численности закрепленного контингента. Поэтому попытки прямо сейчас уменьшить и без того скудное финансирование академии пропорционально сокращению армии абсурдно.

– Как реформирование скажется на интеллетуальном потенциале академии?

– Идет плановое сокращение по утвержденному графику. Мы переходим на замещение ряда офицерских должностей гражданскими лицами. В первую очередь речь идет о кафедрах физиологии, биологии, детских болезней и некоторых других, где еще десять лет назад все преподаватели были военнослужащими. Тем не менее, люди, интеллектуальный потенциал останутся, научная школа продолжит существование. Достаточно сказать, что в Российской Военно-медицинской академии сейчас трудится более 300 профессоров, около 400 докторов и свыше 800 кандидатов медицинских наук. Ежегодно защищается 40-50 докторских и 120-140 кандидатских диссертаций. По сути дела мы ежегодно подготавливаем то количество ученых, которые могут обеспечить полноценную работу крупного вуза. Это очень высокий потенциал для высшего учебного заведения, который в нашей стране соизмерим с МГУ и СПбГУ.

– Насколько сейчас велик объем медицинской помощи, оказываемой академией петербуржцам?

– Могу сказать, что не было ни одного эпизода, когда бы пациенту, доставленному "скорой", не оказали помощь. Такого не было никогда – экстренную помощь мы оказываем всегда. Так же как и в гражданской больнице обязаны помочь человеку в погонах. Хотя нас финансируют только на оказание помощи военнослужащим, членам их семей, военным пенсионерам. Заметьте, последние две категории, а это несколько десятков тысяч человек, относятся к гражданскому населению Петербурга, т.е. мы снимаем некоторую нагрузку с городского здравоохранения.

– Академия включена в систему ОМС?

– Да, наконец-то это произошло, стало полегче. Но из почти 5 тысяч имеющихся коек на ОМС выделили всего лишь 135, по которым нас и будут финансировать. Причем на смехотворно мизерную сумму: по 35 рублей в сутки. Главный результат – мы получили юридическую базу для помощи гражданским лицам.

Оказываем услуги и по индивидуальному страхованию. За прошлый год у было свыше 14 тысяч стационарно пролеченных больных. Но думаю, что эта цифра будет расти. Ведь как академия нужна больным, так и больные нужны академии: готовить будущего врача на пальцах, с помощью схем невозможно – нужно учить у постели больного.

– Насколько интенсивно развиваются международные контакты?

– С начала 1990-х годов у наших ученых появилась возможность персонально и в более широком масштабе контактировать со своими коллегами на Западе. Темп таких контактов достаточно устойчивый, есть даже определенный прирост. В последние годы академия официально проводит от трех до пяти мероприятий международного масштаба: съезды, симпозиумы. Например, совсем недавно в мае нынешнего года прошел VI международный симпозиум "Современные минимально-инвазивные технологии". Я уже не говорю о посещении ВМедА зарубежными делегациями.

– Каковы их впечатления?

– Те, кто оценил достигнутое нами, многим был поражен. Ведь до сих пор некоторые, находясь в плену стереотипов о России, полагают, что в Петербурге на них из-за угла может медведь выскочить... До сих пор существует и пропаганда определенного образа жизни. Так, контактируя со своими зарубежными коллегами, я к своему удивлению узнал, что когда мы приглашаем к себе международный симпозиум, и люди приходят за получением документов на выезд, их предупреждают: вы поосторожнее, там крайне опасно для жизни. То есть формируется имидж России, как страны чуть ли не бандитской. Это, конечно, не способствует расширению контактов. Парадоксально, и мы об этом говорим.

Словом, есть определенные стереотипы, во многом выгодные для некоторых кругов. Запад активно подпитывается нашим интеллектом по всем специальностям и с удовольствием используют "утечку умов". Но вслух признать достижения России не позволяет менталитет. Надеюсь, эти проблемы будут постепенно решаться по мере расширения контактов. Приближающееся 300-летие Санкт-Петербурга – прекрасная возможность для этого.

– Известно, что в программу подготовки к юбилею заложены целевые средства и для академии. На что они будут израсходованы?

– По федеральной программе будут отремонтированы13 объектов академии, являющихся национальным достоянием России. Прежде всего это здания на Пироговской набережной, весь комплекс по Большому Сампсониевскому проспекту, по улицам Лебедева, Боткинской, Фонтанке. Конечно, это очень мало – у нас более 300 зданий, абсолютное большинство из которых построено свыше двухсот лет назад. Решить в совокупности все строительные проблемы именно к юбилею Санкт-Петербурга не удастся. Но будем продолжать работу в этом плане.

Жизненно необходимо получить хотя бы один хирургический корпус, неплохо было бы иметь и терапевтический. Тем более, что свободные участки для застройки на территории ВМедА есть. Сейчас просто технически трудно адаптировать аппаратуру XXI века в здании, построенном в конце XVII-го. Мы носим фрак, сшитый еще 250 лет назад, когда здесь сначала находился госпиталь и лишь потом на его базе была сформирована Военно-медицинская академия. А ведь каждая клиника должна иметь доступ к компьютерному томографу, современному рентгеновскому оборудованию и другой аппаратуре. Если удастся реализовать наши задумки, то мы бы, в частности, имели единый круглосуточно работающий диагностический комплекс. Но это пока мечты, главное – сохранить здания, в которых работал еще Н.И. Пирогов и другие выдающиеся врачи, где везде царит атмосфера Военно-медицинской академии. Кстати, здание на Пироговской набережной, где очень интенсивное грузовое движение, свыше двух веков стоит на лиственничных (!) сваях. Вот вам наглядный пример ума и интеллекта тех инженеров, которые его строили. Они и предвидеть не могли, что через 200 лет, когда здание станет старым, на него обрушатся такие вибрационные нагрузки. Но тем не менее оно стоит. Значит, наши предки, инженеры российские, делали все с колоссальным запасом. Такой основательности у них не грех поучиться.

– Для многих вузов является проблемой "провал поколений" в подготовке научных и преподавательских кадров – нарушена преемственность. Существует ли такая проблема у вас?

– Преемственность не нарушена. Это опять же заслуга моего предшественника, не позволившего сформироваться "провалу поколений". Есть опытные профессора, в частности, на кафедре общей хирургии их работает пять человек, каждый из которых в академии более четырех десятков лет. Мы с ними не расстаемся. Акцент в последние годы делали на молодежь. Может быть, даже несколько форсировали процесс: человек получил ученое звание, но еще не "созрел" полноценно для научной работы. Такой вот небольшой перегиб. Но выводы сделали и все встанет на свои места. Хотя здесь есть и плюс: у тех, кто нас сменит, будет острая конкуренция за ведущую роль в том или ином научном направлении, которая подтолкнет в поиску интересных перспективных решений.

– Что можно сказать о последних открытиях, сделанных в стенах Российской Военно-медицинской академии?

– Открытий и изобретений появляется много. Хотя и очень трудно дифференцировать открытие на данный момент – на целом ряде кафедр не оформлены как таковые заявки на открытия. Речь, например, о кафедре нейрохирургии, являющейся пионером во многих направлениях микрохирургии, малоинвазивной хирургии и т.д. Открытия есть и на кафедре военно-полевой хирургии, как в плане новых оперативных способов, так и в плане разработки новых технологий, средств для проведения операций. Многое в академии делается в области травматологии, где выполняются эксклюзивные операции на позвоночнике; в торакальной хирургии, где одновременно выполняются 2-3 операции в различных полостях.

По сути новых разработок, если их авторы оформят необходимые документы, открытия будут признаны. Но на мой взляд, если человек увлечен научными исследованиями, то он будет с удовольствием работать над следующим изобретением или открытием, чем тратить время на оформление заявления на патент – это колоссальное количество бумаг, которые надо написать весьма специфическим языком. Тот, кто по-настоящему погружен в работу, зачастую не придает этой стороне значения: для него не принципиально будет висеть на стене документ об открытии или нет. Лучше за это время сделать еще что-нибудь, на очередной шаг продвинуться вперед. Тут нужно уметь сказать себе "Стоп!", заставить сесть за стол и месяц отдать оформлению бумаг. Это определенная леность ученого.

А вот то, что ежегодно в академии выпускается порядка 30 учебников – это важно. Это базисная основа, позволяющая тем, кто идет следом, продвигаться дальше, достигать большего. Так же как достигнутое тобой можно оценивать количеством и качеством подготовленных учеников.

– Каков сейчас, на Ваш взгляд, уровень отечественных производителей медицинской техники?

– С абсолютной убежденностью могу сказать о том, что мы хорошо, практически вровень со всем миром, идем в развитии оптической техники. В частности, аппаратура для эндовидеоскопического мониторинга, операционные микроскопы ОАО "ЛОМО" не хуже зарубежных аналогов. Несмотря на известные экономические трудности конструкторы и инженеры сумели создать операционный микроскоп, адаптированный и для офтальмологии, и для нейрохирургии, и для целого ряда других медицинских специальностей. Это, пожалуй, очень яркий пример того, что российские производители могут делать и делают.

Что касается другой аппаратуры: мониторинга деятельности сердечно-сосудистой системы, использования микрохирургического инструментария, то, к сожалению, государство сейчас не может поднять эту проблему. Дело в том, что нам нужно очень небольшое количество инструментов, но они должны быть высокотехнологичными и качественными. Этого в нынешних экономических условиях достичь невозможно: любое предприятие хотело бы взять в производство максимально простое изделие и в максимально большом количестве. А вот, допустим, выпуск микрохирургических катетеров с баллоном для внутрисосудистого лечения заболеваний головного мозга абсолютно нерентабелен, потому что это тончайше выполненный инструмент, используемый однократно и стоящий очень дорого – зарубежные аналоги стоят около 1,5 тысяч долларов США (комплект инструментов с навигационным и манипуляционным катетером для осуществления внутрисосудистого вмешательства). К сожалению, в отечественной промышленности не нашлось энтузиаста, который бы делал такие тончайшие инструменты.

– Между тем, прошедший нынешним летом в учебном центре под Санкт-Петербургом военно-медицинский салон "Экстремальная медицина 2001" показал, что внимание к Российской Военно-медицинской академии со стороны производителей изделий медицинского назначения достаточно велико...

– Действительно, военно-медицинский салон "Экстремальная медицина 2001" стал значительным событием общероссийского масштаба. Не случайно в нем приняли участие многие отечественные производители медицинской техники, среди которых ОАО "Красногвардеец", ОАО "Фирма "Медполимер" и др. Были представлено современное оснащение мобильных госпиталей, аппаратура для операционных, отделений реанимации, оборудование для лабораторий, средства стерилизации и утилизации отходов, специальная оснастка, инструменты. При этом можно было увидеть, как многое из представленного использовалось на практике в ходе проведения учения "Рубеж 2001". То есть производители имели возможность оценить эффективность использования выпускаемой ими техники, оборудования и изделий в экстремальных полевых условиях, при проведении различных мероприятий. Видимо, отчасти этим и объясняется интерес к салону. Кроме того, со многими предприятиями, не только петербургскими, кафедры и клиники академии постоянно поддерживают контакты, реализуя совместные проекты, – это давняя традиция.

– Борис Всеволодович, вы не только руководите академией, но и продолжаете оперировать к клинике нейрохирургии, часто бываете в командировках, в т.ч. и на Северном Кавказе. Насколько оказался востребованным опыт, накопленный медиками в прежнюю военную кампанию в Чечне?

– В1995-96 годах мы многому научились. Медицинские результаты тех боевых действий стали своеобразным базисом, опираясь на которой удалось сделать правильные выводы. Не случайно результативность оказания помощи больным хирургического профиля резко возросла. Сужу об этом вполне объективно, так как в последнее время побывал практически во всех госпиталях Москвы и Подмосковья, Северо-Кавказского военного округа (СКВО). Случаи обнаружения дефектов в оказании медпомощи хирургическим раненым единичны, в то время как в прошлую кампанию они составляли порядка 60 процентов. То есть сейчас замечаний почти нет.

– За счет чего удалось добиться столь заметного прогресса?

– Главное, изменился сам подход к решению проблемы. Сейчас главная фигура – не тот, кто организует медпомощь. Организаторы осознали, что существуют не ради себя, а ради клиницистов, которые, в свою очередь, призваны оказывать эффективную помощь раненым. Такая вот логическая цепочка. И результат на порядок выше.

– А если говорить конкретнее?

– Сейчас практически идеально организованы система эвакуации и оказания специализированной медпомощи по всем профилям. Пусть на вторые-третьи сутки, но при необходимости раненый обязательно попадает в лучшие госпитали и клиники Москвы и Санкт-Петербурга, где ему окажут помощь на самом высоком уровне.

В прежнюю чеченскую кампанию специалистов наоборот пытались направлять чуть ли не в окопы и подвалы, где им предлагалось оперировать. Но разве можно в таких недопустимых уловиях делать ту же трепанацию черепа? Получалось, что нейрохирург таким образом вторично "ранил" пострадавшего, т.к. у него не было ни средств диагностики, ни необходимого инструментария. Потом пациента везли в аэропорт Северный, где тоже не было соответствующих возможностей, но порой и там раненому делали операцию. Следующее тогдашнее звено – Моздок, также испытывавший дефицит в диагностическом оборудовании. Словом, была не помощь, а одни эмоции. Желание помочь раненому не подкреплялось необходимыми ресурсами и условиями для работы нейрохирурга.

Когда раненый попадал в госпиталь Ростова-на-Дону, Москвы или Петербурга, его до этого оперировали уже 5-6 раз. О каком конечном результате могла идти речь? Сегодня ситуация качественно совершенно иная. Могу с гордостью сказать, что во время второй чеченской кампании эту задачу удалось решить – мы не имеем ни одного человека потерь при транспортировке. Это свидетельствует о том, что первая помощь, оказываемая на месте ранения, адекватна требуемой. Мы создаем максимально благоприятные условия для последующего лечения. Результат, которого удалось достичь меня удовлетворяет: потери – минимальные, эффект от проведенного лечения – максимально возможный на сегодняшний день.

– Не идеализируем ли ситуацию?

– Я далек от мысли, что все идеально. Нет. Я просто сравниваю прошлую войну 1995-1996 годов и антитеррористическую операцию. Нынешние военные врачи и организаторы медпомощи стали мудрее. Я бы сделал вывод еще более далекоидущий. Ведь еще в 1940 году академик Н. Бурденко в своей книге "Основы военно-полевой хирургии", написанной сразу после финской кампании, утверждал, что лучше на 2-3 дня позже проводить хирургическую обработку раненого нейрохирургического профиля, чем оперировать поспешно и небрежно в условиях войскового района, не имея возможности до конца оказать квалифицированную помощь и выходить человека. Николай Нилович предлагал оперировать в условиях, максимально приближенных к мирным. Почему-то после Великой Отечественной войны наши военные врачи об этом забыли. На словах почитая опыт наших предшественников, на практике мы его не применяли. Еще в Афганистане попытались перенести специализированную медпомощь прямо в окопы. Затем то же повторилось и в 1995-м году, когда нейрохирурги оказались в воюющем Грозном, якобы приблизившись вплотную к раненым. То есть эта болезнь оказалась заразной – на несколько десятилетий мы забыли, чему учил нас один из основоположников военной нейрохирургии Н. Бурденко. Теперь мы прозрели, стали оценивать ситуацию взвешенно и объективно, вернулись на позиции наших учителей. И дай Бог нашим ученикам отстаивать в дальнейшем истину. Независимо от переживаемых страной социально-экономических периодов отношение к больному должно быть сугубо профессиональным. Только тогда можно рассчитывать на должный эффект.

– Надо полагать, что Вы имеете в виду и чисто психологический контакт с больным?

– Если мы – врачи, пациенты и их родственники будем стоять на диаметрально противоположных позициях в восприятии жизни, то ничего не достигнем. Успех только там, где существует эмоциональное доверие друг к другу, у больного возникает ощущение единой команды с персоналом. Пациента этому научить нельзя – нужно врача сделать союзником больного. И душевные качества нельзя измерить объёмом знаний. Если после беседы с врачом пациенту не стало легче – значит, плох тот врач. Я могу привести немало примеров, когда даже слабый врач, но душевный от природы человек, способен творить чудеса в психологической поддержке пациента. Выпускник медвуза, пусть он даже медалист, не умеющий найти контакт с больным – это не врач. Это просто механическое чучело, вложившее в себя массу знаний. Аксиома...

– Увы, такие врачи то и дело встречаются...

– На Западе их процентов 80. Там чисто формальный подход: с пациентом общение только "от" и "до" в соответствии с инструкциями и – до свидания. В России, к счастью, менталитет врача все же иной.

– Каков же вывод?

– Не берись за врачебное дело, если у тебя нет душевной щедрости, стремления помочь человеку словом и делом, взаимопонимания. Сиди возле больного, пока ему не станет легче – вот это и есть врачебное призвание. Врачевание души – это когда пациент ждет встречи с врачом как манны небесной.

Олег Петров